Николай Задорнов - Первое открытие [К океану]

На борту «Байкала» — приехавшие из Питера друзья капитана. Тут и Баласогло, капитан генерального штаба Павел Алексеевич Кузьмин[136], Константин Полозов. Приехал проводить братца Никанор с женой. Он в форме капитана первого ранга.

На берегу показались экипажи.

К трапу подкатила целая группа важных стариков в адмиральских мундирах. Первым взошел на палубу начальник порта Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен с адъютантом. За ним Иван Антонович Куприянов — дядюшка капитана. Он шел, разговаривая с Петром Ивановичем Рикордом[137]. Дальше — Петр Федорович Анжу[138].

Высокий красивый Рикорд много лет прослужил на Камчатке. Анжу — известный адмирал и ученый — плавал в восточных морях. Это все были люди свои, видевшие в молодом капитане смену, продолжателя своего дела, в свое время все помогали ему.

Начался молебен. Священник кропил снасти, рангоут и палубные надстройки. Прошел перед гостями, офицерами и командой.

Дядюшка во время молитвы, когда все были серьезны и сосредоточенны, время от времени потряхивал головой и недобро улыбался, словно думал о чем-то совершенно другом. Седина его коротких волос обвисла вокруг нездорово-красноватого лица. Усы седы, с неровными висящими концами, которые кажутся обгрызанными. У дяди такой вид, словно он что-то подстроил, отчего все еще схватятся за головы… И Фаддей Фаддеич, и все…

О дядюшке многие, кто его знал, двойственного мнения. Он ученый, открыватель, участник антарктической экспедиции, бывший боевой офицер, участник сражений на Черном море, потом деятель Российско-американской компании на Аляске и в Петербурге. Он и сейчас нет-нет да и совершит что-нибудь нужное, дельное. И в то же время — рохля, часто ссорится на собраниях правления компании, кричит без толку. Куприянова многие считают как бы во всех отношениях человеком конченым. Здесь никто не знал, что Невельской ему приходится по матери родственником.

После молебна дядюшка в свою очередь благословил племянника.

— Дураки! — прощаясь и целуя Невельского, сказал он и даже всхлипнул.

— Помилуйте, чем же я… — Капитан вспыхнул, возмущенный неуместным юродством дядюшки.

— И твой Литке! И Врангель! — ласково, словно убеждая капризного ребенка, продолжал дядюшка. — Шанц! Глазенап! Васильев! Мофет! Беренц! Гейден! Мало что граф! Дурак!

— Дядя! — Невельской в толк не брал, не случилось ли что. И это совершенно противно общей всем манере поведения.

Дядя вытер платком круглое, светящееся, как на иконах, лицо.

— Флот погубили, дураки! — сказал он, всхлипывая. — Экзерсициями хвалятся! — добавил он так, что все слышали. — Дураки! А ты подумай, а то сам… Он махнул рукой и пошел к трапу. — Аляску погубили! Всю Россию губим… Поедем, Петр Иванович, неоцененный мой, — обратился он к Рикорду.

— Нет, пожалуйте в салон, — сказал капитан.

— Пойдем, Иван Антонович, поднимем за отплывающих! — сказал Рикорд.

Куприянов вернулся. Он всем подложил свинью, первый выдал племяннику государственные секреты, которые знал… «Экспедиция ходила на Амур, и они рады ее неудаче. Гаврилов больной шел, ему не до открытий было, он помер после этой экспедиции».

…В пять часов пополудни снялись с якоря. «Ижора» взяла «Байкал» на буксир и повела с малого Кронштадтского рейда.

Проводы, внимание, которые выказали старые, почтенные адмиралы и ученые, посетившие корабль и позаботившиеся обо всем в эти последние дни, — все это глубоко трогало, было как бы предвестником успешного плаванья. Верилось, что теперь все благополучно, будущее ясно, покровительство и сочувствие ученых и великого князя так очевидно. Друзья провожают с надеждой и любовью. Прекрасные офицеры, команда из лучших матросов, отлично снаряженное судно… Чувствовал капитан, что сам молод, полон сил, готов гору своротить, не посрамить чести старых вояжеров, провожавших и снаряжавших его, как сына родного.

«Байкал» прошел мимо деревянных стен военной гавани и пошел в море. На стенах стояли пушки и ходили часовые с ружьями.

Когда бриг, подняв паруса, заскользил по глади моря и крепость в честь отходивших в кругосветное плаванье грянула из своих морских пушек, волнение охватило капитана. Он почувствовал, что теперь заветная мечта его исполнится, чего бы это ни стоило.

А зычные орудия Кронштадта грохотали из глубины гавани, из-за леса корабельных мачт, с крутого форта, похожего на скалы. Мимо проплывали каменные форты. Они появлялись из мглы моря поодаль друг от друга — мрачные, серые и красные гранитные громады, то длинные, походившие на многоэтажные казармы или на крепости, построенные прямо в воде, то круглые, как башни, то похожие на многопалубные корабли.

Волны с шумом подбегали к их каменным стенам. Тучи водяной пыли подымались к темным рядам бойниц, в которых виднелись жерла орудий.

«Ижора», давая гудки, отходила от транспорта. На ней махали шляпами и руками Ольга Николаевна и Константин Полозов, Александр Пантелеймонович, кузен Никанор Невельской-первый с супругой. И он не последняя спица в колеснице. И он во многом помог Геннадию.

В семь часов прошли Толбухин маяк. На траверзе левым галсом шел линейный корабль.

— «Аврора»! — воскликнул капитан.

Все кинулись к борту и подняли трубы.

— Да, она! Какая красота! Это наша «Аврора»! — говорили офицеры.

Белая масса парусов, тяжелых и легких, несла громадину с сотней орудий на бортах. Живое прошлое капитана, когда-то его любимый корабль, на котором он вырос и воспитался, на котором обошел порты Балтийского, Немецкого, Средиземного морей. И не только он. На «Авроре» служил Казакевич и многие офицеры и матросы.

«Хорошее предзнаменование!» — подумал капитан.

«Это к счастью!» — подумал Казакевич.

Но ничего не сказали друг другу.

К ночи — Кронштадт еще виднелся на поверхности моря — заштилело. Повисли паруса. Бриг замер…

И оттого, что в первый день выхода в плаванье, после торжественных проводов и салютов, корабль в бессилии заштилел в виду крепости, настроение капитана вдруг переменилось так же быстро, как погода. Он вспомнил замечание своего простоватого на вид штурмана и подумал, что в Петербурге есть все современные средства мореплаванья, но они не для тех, кто занимается научной деятельностью.

Только на третий день Кронштадт стал исчезать.

— Ну, серый, — говорил чернявый чубатый боцман Горшков молоденькому русому матросу Алехе Степанову! — теперь Кронштадт скроется, и пять лет земли не увидишь.

Матрос жалко заморгал.

— Как же так? Ведь капитан сказывал — через год на Камчатку придет.

— Они тебе скажут — год, а пройдет ровно пять лет! Уж ты меня слушай. Я тебе говорю: теперь пять лет земли не увидишь.

Матросик с тоской смотрел на исчезающую в море полоску земли.

— Правые кливер[139]-шкоты обтянуть! — раздалась команда вахтенного офицера.

— Пошел правые брасы! — закричал боцман и с размаху хлестнул Алеху по спине цепочкой от боцманской дудки…

Барометр падал, шел дождь. Утро занялось пасмурное.

Прошли остров Сескар. Небо прояснилось, оно явилось светлое, но холодное, словно вымытое дождем, и по нему, при резком холодном ветре, клочьями мчались синие облака. Ветер стал меняться.

— Делается вест, — говорил с досадой капитан своему старшему офицеру. Начинались первые хлопоты и неприятности, и хотя их надо было ожидать, но и настроение, как стрелка компаса, показывало дальнейшее ухудшение.

Вдали, роясь в волнах, как и «Байкал», с трудом шли против ветра купеческие суда. Десятки их виднелись, клонясь в разные стороны, когда волна подымала «Байкал». Казалось, ветер разметал корабли по всему морю. Вокруг потемнело, нашли облака.

«Спустилась пасмурность», — записывал в журнале молодой штурманский офицер Попов, сдавая вахту.

К ночи ветер стал крепчать. Капитан приказал рифить паруса. В полночь взяли еще один риф.

На рассвете вместо огромного и широкого полотнища на мачтах были видны уменьшенные, словно ссевшиеся от дождей, квадраты зарифленных и дотемна замокших вздувшихся парусов.

Гнутся косые кливера, и кажется временами, что все судно ложится бортом на волны, как маленькая яхта. А волны сегодня темней и выше.

Матросы собраны с разных судов. Сколько было хлопот с набором команды! Есть и старые знакомцы. Иван Подобин — служил с капитаном на «Авроре» и вызвался одним из первых идти с ним на службу в Восточный океан. Год службы там пойдет за два. Капитан являлся на суда в Кронштадте, вызывал добровольцев. Объявлял про льготы. Но неохотно отдавали капитаны хороших матросов. А Невельскому нужны были только лучшие. Взяли трех штрафованных. Эти шли в Охотск без всякой надежды на льготы. Еще назначены для отвоза в восточные порты мастеровые. И они бывали в плаваньях, начинали службу на кораблях матросами и в большинстве списаны с кораблей. Сейчас всем находится дело. Чувствуется, что вояж будет нелегкий.